Мыслящий тростник - Страница 6

К оглавлению

— Значит, ты все-таки находишь, что и в этом мире есть кое-что приятное? — спросил Марсиаль.

— Господь не возбраняет этого. Даже напротив.

Марсиаль взглянул на часы и поднялся.

— Пора! Я покидаю вас, благочестивые дамы, желаю вам приятно провести время. Меня призывают мои святые обязанности.

— Он имеет в виду регби, — объяснила Дельфина мадам Сарла.

— Я поняла. Каждый выбирает мессу себе по мерке.

— За все золото мира он не пропустит матча.

— Ты сошла с ума! Сегодня исключительная игра. Я бы дал себе отрубить палец… Франция — Ирландия! Тебе это что-нибудь говорит?

— Ровным счетом ничего.

— Моя жена приводит меня в отчаяние! — воскликнул он, взывая к мадам Сарла. — Представь, она никогда не интересовалась регби! Для южанки это бог знает что!

Он поцеловал в лоб обеих женщин и, напевая, шагнул к двери.

— Ты идешь, конечно, с Феликсом? — спросила мадам Сарла кислым тоном.

— Ну да! А с кем же еще?

— Чем же этот тип теперь занимается?

— Все тем же. А чем бы ты хотела, чтобы он занимался?

— Больших перемен в его судьбе я, собственно говоря, и не ждала, — сказала мадам Сарла таким тоном и с таким выражением лица, которые свидетельствовали, что она виртуоз по части многозначительных недомолвок.

Марсиаль рассмеялся:

— Ты несправедлива к нему. Если бы ты лучше знала Феликса, ты бы его оценила. Ну, до вечера!

Он надел в передней плащ и вышел. Он чувствовал себя совершенно счастливым. Предстоящий вожделенный матч между сборными Франции и Ирландии вдохновлял его с той самой минуты, как он проснулся. В самом деле, игра олимпийского класса! Присутствовать при событии такого значения выпадает на долю мужчины, может быть, раз в жизни. Марсиаль и его друг Феликс позаботились о билетах (лучшие места) за много недель до матча. Оба были ярыми болельщиками регби. Эта страсть зародилась в них еще в детстве. Они росли вместе, учились в одном лицее и с той поры не теряли друг друга из виду. Воскресные матчи, когда он сидел на стадионе рядом с Феликсом, таким же азартным болельщиком, как и он сам, были одной из постоянных величин в жизни Марсиаля, фактором, определяющим ее непрерывность и устойчивость.

Он сел в машину, добропорядочное «пежо» для средних классов, к которой относился почти как к члену семьи. Он ее любил. Он даже ловил себя на том, что иногда разговаривает с ней. Случалось, он ее и одергивал, когда она ни с того ни с сего начинала капризничать, или проявляла строптивость, или требовала слишком больших расходов. Непостоянная, как женщина, она была то покорной служанкой, то вздорной любовницей. Вести ее было для него истинным наслаждением. Однажды его сын, которого все считали интеллектуалом, объяснил ему, что влечение, которое мужчина испытывает к автомобилю, уже давно определено психоаналитиками как одна из форм сексуального самоутверждения: самец за рулем ощущает себя самцом в квадрате. «Поверь мне, по этой части я не нуждаюсь в самоутверждении», — молодцевато ответил Марсиаль. Однако эта мысль запала ему в голову, оставив смутный осадок тревоги: неужели наши самые невинные действия являются подозрительными симптомами чего-то? Неужели за пределами нашего самоощущения существует какая-то иная реальность, единая для всех, которая низводит нас до уровня безликих механизмов? О психоанализе Марсиаль имел лишь самое общее представление, которое получают еще на школьной скамье. А желания разобраться в этих вещах у него никогда не возникало. Он любил, чтобы все было просто, чтобы люди были простыми, а времена года — четко разграниченными, чтобы чувства выражались словами, кушанья были без особых изысков, а удовольствия не влекли за собой неприятных последствий.

Осенний день, прохладный и солнечный, — идеальная погода для регби. Марсиаль любил Париж. Он испытывал чувство удовлетворения, что живет в таком городе, а не в провинции, как большинство его однокашников. Хотя он и не порвал своих провинциальных связей, он препрекрасно обжился в столице: произношение, одежда, манеры — словом, ничто, считал он, не отличает его от парижанина из богатых кварталов. «Я сумел адаптироваться». Но день большого матча — это день полной свободы, день, когда имеешь право вновь быть тем, кем остаешься в глубине души, несмотря на всю видимость зрелости и социального преуспевания, — молодым развязным южанином. Оттуда-то вновь появлялся резкий пиренейский акцент, громкий голос, размашистые жесты и вульгарная речь, давным-давно изгнанная из повседневного обихода. Этому превращению в значительной мере содействовало присутствие Феликса. С Феликсом он снова чувствовал себя двадцатилетним, потому что когда-то им обоим было по двадцать. Профессия, семья, карьера — все это немедленно забывалось. Когда они оба женились, жены поначалу приняли в штыки эту мужскую дружбу, которая оставляла в жизни их мужей какие-то неведомые сферы, где женам не было места, где они ничего не значили. Но с годами им пришлось с этим примириться как с неизбежным и наименьшим злом. В конце концов, лучше регби и мужская дружба, чем любовницы.

Марсиаль заехал за своим другом. Хотя у Феликса и была машина, он пользовался ею в Париже только в самых крайних случаях. Вести машину в аду столичного коловращения было выше его сил. Он так и не смог к этому приноровиться, и в тех редких случаях, когда он все же садился за руль, с ним обязательно что-нибудь приключалось. То задевал кого-то и выслушивал ругань водителей, то на него составляли протокол за какое-нибудь нарушение, и в конце концов он впадал в некое безумие, подобное поэтическому трансу, и тогда ехал на красный свет или против движения. Подробные рассказы обо всех этих злоключениях очень забавляли Марсиаля. Одна из причин его привязанности к Феликсу (на эту мысль его натолкнула Дельфина) заключалась в том, что Феликс был менее умен, менее приспособлен к жизни, чем он, а главное, что он куда меньше «преуспел». Конечно, когда Дельфина ему это сказала, он возмутился, но потом, по зрелом размышлении, пришел к выводу, что она права. Втайне он презирал Феликса, что, однако, не мешало ему по всякому удобному поводу громогласно превозносить доброе сердце и прочие достоинства своего несравненного друга и в случае необходимости с пеной у рта защищать его от нападок. Одним словом, он покровительствовал Феликсу. Из них двоих он всегда главенствовал и привык, чтобы им восхищались. Между ними никогда не возникало борьбы за первенство. Короче говоря, это была весьма удобная дружба, тем более что Феликс не только не чувствовал себя уязвленным второстепенностью своей роли, а, напротив, был преисполнен благодарности, что такой выдающийся человек, как Марсиаль, ищет его общества и все эти годы сохраняет ему верность.