Мыслящий тростник - Страница 91

Этот поворот событий еще укрепил благоприобретенную мизантропию Марсиаля. Так вот какой ценой в наши дни достигается успех — надо, чтобы твое имя связывали с понятием избранности, исключительности, шикарности, пусть даже при весьма двусмысленных обстоятельствах.

— Что ж, — говорил он Юберу. — К счастью, в конечном счете тут ты не угадал. Ты боялся, что придется подать в отставку, и предусмотрел все, кроме триумфа. Полагаю, ты больше не помышляешь о монастыре?

— Дорогой мой, это же был бред! Но я и в самом деле должен признаться, что такой развязки не ожидал. У меня и так был довольно широкий круг знакомых, но теперь меня буквально рвут на части.

— И все сотому, что ты оказался продувной бестией — похитрее других. В странную мы живем эпоху.

— Да, но ведь это, знаешь, не ново. Не помню уж, кто из критиков говорил по поводу скандальных любовных связей Виктора Гюго: «Во Франции можно встать на ноги из любого положения — даже с дивана».

— Для тебя диван оказался трамплином.

Юбер сиял. Он перечислял имена и титулы своих новых знакомых.

— И ты называешь ее Ваше высочество? — спросил Марсиаль.

— Ну конечно. Это же ее титул. Она носит его по нраву.

— Пусть так, но как можно в наши дни обращаться к кому-то — Ваше высочество?

— Это так же просто, как сказать «мадам».

— Я бы не мог.

— Почему, скажи на милость?

— Я бы чувствовал себя лакеем. Пусть бы еще это был титул, связанный с какой-то должностью. Но твое Высочество никакой должности не занимает.

— Но это же наследственный титул! Ее предки были королями!

Марсиаль вдруг почувствовал непреодолимую ненависть к дворянским титулам. У нас ведь демократия — не правда ли? Так что же означают эти допотопные выкрутасы, напоминания о старом режиме, основанном на божественном праве королей, заносчивости феодалов и гнусном лакействе мещан во дворянстве? Марсиалю припомнилось, что из его однокашников в школе больше всех выкаблучивались именно поклонники Морраса. Верность королю восполняла этим неимущим разночинцам ущербность их социального положения. Он вспомнил также, что еще в ту пору осыпал их насмешками.

— Предоставил бы ты лучше лакеям, — наставлял он Юбера, — обязанность титуловать Высочеством особу, вся заслуга которой — что ее предок сидел на троне. Ладно, не стану распространяться на эту тему — Бомарше еще до меня подвел под ней черту. Бог свидетель, и так-то нелегко уважать своих ближних, обыкновенных мужчин и женщин. Не хватало еще уважать их за титул, на который они и права-то больше не имеют!

— Но в конце концов, ведь называл бы ты посла «ваше превосходительство», министра — «господин министр», генерала в отставке — «господин генерал»…

— Я называл бы их всех — «мсье», — непримиримо объявил Марсиаль. — Все титулы — самозванство, — продолжал он, прекрасно сознавая, что сам не верит в свои слова, и яростно себя подхлестывая. — Пожалуй, для меня один из самых веских доводов в пользу коммунизма тот, что при коммунистическом строе все называют друг друга «товарищ» и обращаются друг, к другу на «ты». А кстати, я отныне так и буду делать. Буду всем тыкать. И начну с генерального директора Компании. В конце концов, мы четверть века работаем вместе.

И в самом деле, на следующий же день почтенный генеральный директор компании «Дилижант», седовласый, седобородый господин семидесяти лет, с удивлением услышал, как его коллега обращается к нему на «ты». Человек снисходительный, благовоспитанный и немного старомодный, он объяснил эту внезапную фамильярность отчасти пылкостью южного темперамента, отчасти всепроникающим духом протеста. В его глазах южная непосредственность смягчала развязность протеста, и он великодушно примирился с этими новыми служебными отношениями.

Марсиаль не выносил теперь высокопоставленных лиц, тех, кто всерьез относится к своей особе и почитает существующий строй. В социальной иерархии он усматривал одну лишь зловещую клоунаду. «Ценность человека определяется тем, что он собой представляет, а не его положением в обществе. Положение в обществе и достоинства, как правило, не совпадают». Стоило произнести при нем: «весь Париж», «сливки общества», «very important persons» или «избранная натура», «человек из породы вожаков», «большой барин», «звезда первой величины» (в театре, на экране), и он извергал потоки сарказмов.

— Да как вы, Дюкурно, можете всерьез употреблять такие смехотворные выражения? Надеюсь, вы не питаете почтения к этим паяцам? Бедный мой друг, подлинная элита, если только она существует, невидима. Ее не знают. Она не носит ярлыков… Я знавал таких «вожаков» в полку и во время войны. Хорошенькие же это были образчики морали!.. А как можно называть «звездой первой величины» актрисулю, которой пришлось пройти через постель пяти десятков режиссеров, чтобы стать премьершей. Жалкое же у вас представление о том, что такое подлинное величие женщины…

— Ты смешон, Юбер! Каждый раз, когда ты произносишь: «сливки общества», у тебя такой вид, будто ты осеняешь себя крестным знамением при виде святых даров.

Марсиаль находил едкое наслаждение в том, чтобы унижать чванливых и самодовольных людей.

— Представь, — рассказывал он Дельфине, возвратившись как-то с обеда у генерального директора, — я сделал забавное открытие: в наши дни в обществе нельзя говорить о смерти — это неприлично. За столом кто-то сказал, что следующая мировая война разразится в начале XXI века… Этакий, знаешь, светский попугай из тех, что всегда обо всем осведомлены, и вид у них такой, будто они получили доверительные сведения с самых верхов… Я, конечно, сказал, что сидящим за столом от этой войны будет ни тепло, ни холодно… Сама посуди — младшему из нас стукнуло сорок пять. Так вот представляешь, я почувствовал, что всех покоробило.